Ведьмин зов  - Марина и Сергей Дяченко

Последнее, что она запомнила, – голубые глаза Конрада совсем рядом. Напряженные, цепкие, отчего-то очень жадные глаза.

* * *

К ее носу поднесли тряпку, пропитанную нашатырем. Вонь была, как конец света. Эгле закашлялась… попыталась кашлять, но рот ее и подбородок оказались залиты бетоном. В первую секунду было такое впечатление.

Просыпайся, сказала она себе. Гадость какая снится. Просыпайся немедленно!

Тело не слушалось, как в самом ужасном кошмаре. Она не могла поднести руку к лицу – возможно оттого, что запястья были стянуты… веревкой? Проволокой? Дышать заклеенным ртом нечего было и пытаться, нос заливало слезами и соплями, Эгле задыхалась.

Вонючая тряпка убралась. Над Эгле склонилось лицо, закрытое капюшоном: традиционный костюм инквизитора. Глаза в прорезях смотрели мутно-карим, лихорадочно-возбужденным взглядом; инквизитор удостоверился, что Эгле пришла в себя, удовлетворенно кивнул и выпрямился.

Эгле увидела комнату, по виду нежилую, с обрывками старых обоев на стенах и пятнистым потолком, с окном, забитым фанерой, с голой лампочкой, единственным источником света. Привязанная за руки, она лежала не то на кровати, не то на диване, не то на матрасе поверх ящиков. В комнате, кроме нее, присутствовали двое в балахонах с капюшонами-масками. Один был Конрад, Эгле узнала его по глазам. В руках он держал видеокамеру.

Вошел еще один в балахоне, прижимая к груди упаковку дров из супермаркета, с этикеткой – «сосновые дрова». Положил у изголовья, и Эгле увидела, что таких упаковок много – кровать обложена штабелями сухих поленьев. Вошел четвертый с двумя канистрами, никто не произнес ни слова.

Если это инквизиторы, то почему она их не чувствует? Что они творят, она ведь даже не инициирована! Зарегистрирована по закону, ее свидетельство регулярно обновляется… Конрад, ночной клуб… Кто они такие?!

Торговаться, угрожать, стравить их между собой – прекрасные опции, но не для человека без рта. Освободить руки… не вариант, и очень болезненная попытка. Ноги свободны… пришлись бы кстати туфли для красной дорожки, с огромными острыми каблуками, но туфель нет – слетели по дороге. Что еще можно сделать?

Конрад передал камеру другому человеку в балахоне и подошел ближе. Эгле поймала его взгляд, попыталась безмолвно изобразить мольбу, и получилось отлично: Конрад смотрел, не отрываясь, напитываясь ее унижением, страхом и болью.

Кареглазый в балахоне включил камеру. Конрад убедился, что запись идет, и распорол на Эгле вечернее платье. Ткань скрипела под лезвием хорошего походного ножа. Эгле попыталась оттолкнуть палача ногой, но двое других, статисты, прижали ее к матрасу. Оператор невозмутимо снимал.

Конрад срезал с нее белье, которое Эгле купила в фирменном бутике пару дней назад, впервые в жизни. Позавчера. Век назад. Дрова вокруг кровати благоухали пикником, в комнате воняло потом, бензином и похотью, и горел огонек камеры.

Конрад отшвырнул лоскуты платья, обрывки белья и лохмотья тонких колготок. Оператор снимал; пытаясь съежиться на матрасе, высвободиться из удерживающих ее веревок и рук, Эгле ощутила, будто удар плети, присутствие инквизитора рядом. Разъяренного, взвинченного, очень злого. Мелькнуло перед глазами надменное лицо в ночном клубе: «Я не на работе…»

Теперь понятно, почему ему плевать было на ее регистрационное свидетельство. Если он выследил ее, привел в эту комнату, на этот матрас, к этим ублюдкам… Тогда где же, где он сам?!

Конрад держал в руках банку с краской и кисть. Эгле дернулась, подбирая живот, но ничего не могла поделать: кисть гуляла по ее телу, Конрад писал, тяжело сопя. Оператор снимал; Конрад отложил кисть и задышал громче. Задрав мантию, расстегнул штаны…

Загрохотала выбитая дверь, Конрад дернулся, оборачиваясь, а Эгле накрыла волна холода, сопоставимого с болью, – тот, что стоял в двери, был очень, очень опасен для любой ведьмы:

– Окружная Инквизиция!

В правой руке инквизитора мигал проблесковым маяком жетон, левая заведена за спину. На нем не было ни балахона, ни маски, – светлая тенниска и джинсы, как тогда в клубе. Четверо в мантиях на секунду оцепенели.

Мутноглазый опомнился первым – он шагнул к человеку в двери, наклонив голову под капюшоном, будто собираясь забодать противника. Инквизитор убрал из-за спины левую руку, вытянул вперед, в ней, к сожалению, не было пистолета, безоружная ладонь сжата в кулак. Мутноглазый прыгнул – инквизитор разжал пальцы. На ладони был красной тушью нанесен знак. Если бы мутноглазый был ведьмой, повалился бы на месте, но он был просто человеком, просто мужчиной и просто мерзавцем, поэтому всего лишь отшатнулся. Зато Эгле, увидев знак мельком в свете единственной лампы, оказалась полностью парализованной.

Не чувствуя ни ног, ни рук, ни боли, лежа на спине, она могла видеть потолок и лампочку, слышать сопение, топот, глухие удары, ругань, стон. Взвизгнул кто-то, до сих пор молчавший. Кто-то повалился на пол. Драка продолжалась долго, бесконечно, пока вдруг не стало тихо, и Эгле почувствовала, что инквизитора рядом больше нет.

– Сволочь, – прохрипел Конрад, – спалил нас… Уходим, здесь все сгорит, валим! Камеру возьми!

Он поднял с пола канистру, склонился над Эгле, стянул с головы капюшон. Эгле увидела его лицо и поразилась, как этот урод мог понравиться ей.

– Гори, ведьма, – сказал Конрад.

Он плеснул бензином на голое тело. Эгле рванулась, желая освободить руки, готовая отгрызть их по локоть, было бы время…

Близкий и мощный звук нарушил тишину этой ночи. Взвыли снаружи, с трех сторон, полицейские сирены. Эгле снова дернулась и увидела, как искажается лицо Конрада – будто грязная простыня.

Отшвырнув канистру, он кинулся к двери, на бегу повернулся, выхватил зажигалку, щелкнул, бросил – Эгле видела, как зажигалка летит и на лету трепещет огненным язычком. Модель «Пикник», не гаснет на сильном ветру, после нажатия кнопки три секунды держит пламя…

Зажигалка исчезла, зажатая в чьем-то кулаке. Снаружи грубо орали голоса: «На землю! Лежать! Руки за голову!»

Инквизитор выпрямился, сжимая в ладони мертвую зажигалку.

* * *

Взяли четверых, один без сознания, Мартин сломал ему челюсть. Плюс камера с оперативными материалами. Плюс жертва, в шоке, но живая и относительно здоровая; он не чувствовал боли ни в разбитом лице, ни в обожженной ладони. Эйфория, адреналин, звон в ушах.

Ларри, полицейский комиссар, находился одновременно во дворе, где прошло задержание, в доме, где обнаружили жертву, в машине, где работал компьютер. Набегавшись, подошел к Мартину и жадно закурил:

– Вообще-то я не очень люблю ведьм. Но сейчас даже мне хочется запереть ублюдков в доме и кинуть спичку.

– Не курил бы ты здесь, – сказал Мартин.

Комиссар поспешно затушил сигарету:

– Ну и дерьмо… Ты везучая скотина, у меня слов нет. Просто нет слов, только ругательства, и то однообразные…